В 2002 г. в Санкт-Петербурге увидела свет книга А.А. Смирнова «Казачьи атаманы» (СПб., 2002. 544 с.). Её первую часть автор посвятил жизнеописанию генерал-лейтенанта Г.М. Семёнова, вторую – генерала от кавалерии П.Н. Краснова. Краткая аннотация гласит: автор – действительный член Русского Географического Общества, который «почти 10 лет занимается историей белоэмигрантского движения» (?). Неизвестное российским специалистам понятие «белоэмигрантское движение» смутило нас ещё до знакомства с текстом. Но внимательное чтение книги вызвало подлинную оторопь. Особо сильное впечатление произвела вторая часть. Поэтому мы оставим критический разбор жизнеописания Г.М. Семёнова более заинтересованным лицам и остановимся на страницах, посвящённых П.Н. Краснову, который, став «объектом изучения» со стороны А.А. Смирнова, посмертно пережил вторую трагедию.

В принципе подобного рода сочинения обычно не должны вызывать никаких откликов, как не имеющие отношения к историческим трудам. Однако в предисловии к повествованию о генерале Краснове автор позволил себе написать: «Эта книга… – первое серьёзное описание биографии Петра Николаевича. Причём, не беллетризованное изложение послужного списка, а попытка изобразить и эпоху, объяснить обстоятельства, в среде которых пришлось жить Краснову» (с. 295). Надо отдать должное А.А. Смирнову, сделавшего прозорливую оговорку: «Вероятно, эта книга вызовет немало критических замечаний и отзывов». Не желая обманывать в этой связи ожиданий автора, настаивающего на серьёзном характере собственного описания жизненного пути П.Н. Краснова и адекватном изображении эпохи, мы были вынуждены отнестись всерьёз к представленной работе.

В первую очередь не выдерживает критики использованный автором круг источников. В весьма бедном списке литературы нет многих ценных работ, без знакомства с которыми ни о каком «серьёзном описании биографии Петра Николаевича» нельзя говорить. (По меньшей мере, такая демонстрация некомпетентности выглядит странной, ведь автор «почти 10 лет занимается историей белоэмигрантского движения»!) Автор демонстрирует своё полное невежество и в отношении неопубликованных источников. Чего стоит следующее безапелляционное заявление: «Именно архивная служба ФСБ России сохранила документы, позволяющие наиболее ёмко и полно оценить личность Петра Николаевича». И далее А.А. Смирнов рассуждает о последнем слове генерала, произнесённом на инсценированном судебном процессе 1947 г., в котором Краснов «признал своё моральное и историческое поражение перед советской властью» (с.296, 530). Нет сомнений в том, что в Центральном архиве ФСБ РФ в Москве сохранились действительно ценные документы, непосредственно касающиеся семьи Красновых. Введение этих документов в научный оборот представляется важной задачей для исследователей. Однако в высшей степени наивно и безграмотно, представлять себе как это делает А.А. Смирнов, что любые документы сталинского «предварительного следствия» или «уголовного процесса» могут позволить «ёмко и полно» оценить чью-то личность.

Один из авторов этой рецензии, чей отец был выдан англичанами в Лиенце в 1945 г. и прошёл тернистый путь мук и страданий, имел честь лично знать Николая Николаевича Краснова-младшего. Он был женат на кузине автора – Л.Ф. Вербицкой. Единственный выживший из выданных в Лиенце мужчин Красновых, оставил уникальные в своём роде воспоминания о пребывании П.Н. Краснова на Лубянке. С дедом Н.Н. Краснов-младший последний раз виделся в тюремном душевом отделении 4 июня 1945 г. И свидетельство племянника выглядит с точки зрения характеристики личности генерала намного более ценным, чем любые инсинуации А.А. Смирнова по поводу «морального поражения перед советской властью» Краснова-старшего. Нужно совершенно не чувствовать эпохи и не представлять себе её особенностей, чтобы принимать всерьёз слова, произнесённые 77-летним стариком в тисках сталинского правосудия. Никак не были связаны с классическим судопроизводством «предварительное следствие и судебный процесс» 30 июля–1 августа 1946 г. над генерал-лейтенантом А.А. Власовым и группой старших офицеров Вооружённых сил КОНР. Чем же в этом отношении должен был отличаться «процесс» над казачьими генералами 15–16 января 1947 г.?

А.А. Смирнову неведомо, что гораздо полнее, чем специфические следственные материалы ЦА ФСБ РФ, трагический жизненный путь П.Н. Краснова могут охарактеризовать его служебные документы, переписка с деятелями русской эмиграции, рукописи, общественно-политические заявления разных лет, которые хранятся в Москве – в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ), Российском Государственном военном архиве (РГВА), Российском Государственном военно-историческом архиве (РГВИА), в США – в Архиве Гуверовского института войны, революции и мира Стэнфордского университета в Пало-Альто (АГИВРМ) и Бахметьевском архиве Колумбийского университета в Нью-Йорке (БАКУ). Выявление и публикация подобного рода материалов постепенно происходит. Но ни в одном из названных нами архивов А.А. Смирнов, по-видимому, не работал, так как его «серьёзное описание» не имеет ни одной архивной ссылки. Автора трудно упрекать за плохие аналитические способности, так как его труд содержит невероятное количество откровенных фальсификаций, исторических ошибок и просто безграмотных утверждений. При таком слабом фактографическом фундаменте на какой-либо анализ претендовать проблематично.

В 1887 г. «замечательный военный педагог и дипломат генерал Е.К. Миллер» никак не мог возглавлять Николаевское военное училище, которое тем более тогда не имело никакой 4-й сотни, где «обучалась казачья молодёжь» (с. 304–305). Дело в том, что вахмистр эскадрона Николаевского кавалерийского училища Е.К. Миллер лишь 11 августа 1886 г. был выпущен в Лейб-гвардии Гусарский Его Величества полк (59-й выпуск), а начальником училища он был очень недолго в 1910–1912 гг. Казачья сотня была учреждена только 4 июня 1890 г. Высочайшим повелением, объявленным в приказе по Военному ведомству №156. В связи с чем А.А. Смирнов вспомнил здесь Николаевское военное училище – сказать трудно. П.Н. Краснов окончил 1-е военное Павловское училище и к «славной школе» отношения не имел. В 1-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию входили не один (с. 305), а два кирасирских полка, составлявшие 2-ю бригаду: Лейб-гвардии Кирасирский Его Величества и Лейб-гвардии Кирасирский Её Величества Государыни Императрицы Марии Фёдоровны. Только в страшном сне можно согласиться с утверждением А.А. Смирнова о том, что знаменитый «Русский Инвалид» – «предшественник современной газеты ”Красная звезда”» (с. 305). Абсурдность его подчёркивает и то обстоятельство, что «Русский Инвалид» издавался не только в России, но и в эмиграции с 21 февраля 1930 г. в виде ежемесячной военно-научной и литературной газеты под редакцией Н.Н. Баратова, Н.Н. Головина и А.А. Зайцова. По 5 июня 1940 г. вышло 133 номера. Затем издание было возобновлено в 1960 г. по 1 номеру в год. «Красная звезда» параллельно издавалась в СССР и ни о какой её преемственности от «Русского инвалида» речи никогда не шло.

Касаясь периода кратковременного пребывания П.Н. Краснова в стенах Николаевской Академии Генерального штаба (1892–1894), А.А. Смирнов походя замечает: «В ту пору…в академии особенно ощущалась тупая схоластика». Действительно, не всё в Академии в 90-е гг. XIX в. было идеально, но с «тупой схоластикой» нельзя связывать деятельность таких блестящих преподавателей и специалистов как Г.А. Леер, Д.Ф. Масловский, А.З. Мышлаевский, Н.И. Сухотин, воспитавших многих талантливых офицеров службы Генерального штаба. Хотя, возможно, вышеназванные имена не знакомы А.А. Смирнову, позволяющему себе разного рода бестактности и далее. Например, вот как он характеризует поведение офицеров Действующей армии во время русско-японской войны: «Ранят его [ строевого офицера – прим. наше ], глядишь, – вместе с рукой на перевязи, на груди уже белеет крестик Святого Георгия» (с. 315). Иными словами автор наводит читателя на мысль, что помыслы о лёгком ранении, за которым последует вожделенный орден св. Георгия, всецело владели русским офицерским корпусом на полях Маньчжурии. 100 лет назад подобные намёки могли повлечь за собой оскорбление действием…

Конечно, откуда А.А. Смирнову знать, что в русско-японской войне 1904–1905 гг. общие потери среди офицеров составили 30 %, а среди нижних чинов – 20 %. Если из каждой тысячи солдат были убиты более 45 человек, то из каждой тысячи офицеров – более 78. При таком соотношении потерь и наглядной жертвенности офицерского корпуса убого выглядит возмущение А.А. Смирнова: «Офицерам ордена раздавали чуть ли не корзинками, а золотые наградные сабли охапками» (с. 318). Как можно боевые награды «раздавать чуть ли не корзинками»? Давайте представим, что бы ответил такому «писателю» П.Н. Краснов или А.И. Деникин, которых он упоминает в связи с боевыми действиями в Маньчжурии. Кстати, за русско-японскую войну из 23 тыс. мобилизованных на неё генералов и офицеров орден св. Георгия III ст. получили всего 8 человек, а IV ст. – примерно 300. При таких серьёзных потерях, которые понёс наш офицерский корпус, авторское замечание о «корзинках» не вызывает ничего кроме брезгливости.

Бывшего генерал-лейтенанта русской службы К.Г. Маннергейма А.А. Смирнов назвал почему-то соратником Краснова «по наступлению на Петроград в 1919 году» (с. 316). Неужели автор считает, что Маннергейм вместе с поручиком А.И. Куприным тоже служил у Краснова в бытность его редактором газеты «Приневский край»? Было бы неплохо, если бы автор привёл подробности участия Маннергейма в Петроградской наступательной операции 1919 г. Тем более, что такие подробности неизвестны и финским биографам маршала, обоснованно полагающим, что Маннергейм лишь призывал президента Финляндии К.И. Стольберга оказать помощь Северо-Западной армии. Заслуживает внимания ещё одно «открытие» А.А. Смирнова. Оказывается, на русско-японскую войну «добровольно перевелись из гвардии, из частей запасных (?) военных округов, или попросились из запаса, несмотря на степенный возраст, более 40 тыс. офицеров и генералов» (с. 316). В конце 1904 г. в России в регулярных войсках служили 32879 офицеров, в казачьих войсках на действительной службе состояло в пределах 3,5 тыс. офицеров. Из них 23 тыс. генералов и офицеров (более 60 %!) и так были мобилизованы на войну, поэтому утверждение А.А. Смирнова не выдерживает никакой критики. Цифра в 40 тыс. добровольцев-охотников как будто взята им из фундаментального труда А.А. Керсновского. Но Керсновский не мог написать такой несуразицы, он писал о 40 тыс. добровольцев из категории солдат.

С русско-японской войной А.А. Смирнову совсем не везёт. Чего стоит, например, такой пассаж: «Под Новый 1905 год Мищенко собрал отряд из 8000 казачьих шашек и, что называется, “навёл шороху” в японских тылах» (с. 317). Прекрасный пример того, что А.А. Смирнов плохо читал даже те книги, которые включил в список использованной литературы. По крайней мере, он должен был бы хотя бы удивиться тому, что об этом «шорохе» написал А.А. Керсновский: «Сборный отряд в 8000 шашек при 22 орудиях, обременённый огромным вьючным обозом с пешими проводниками, выполнил эту пародию на кавалерийский набег в высшей степени неудачно. Ни малейших результатов этот “наполз” на Инкоу не имел…Трофеи всего набега – 15 пленных. Наш урон – 39 офицеров, 321 нижний чин».

Немногим лучше обстоит у А.А. Смирнова дело со знанием биографий тех лиц, о которых он упоминает в тексте. П.Н. Краснов при всём желании в декабре 1912 г. не мог познакомиться в Китае с «военным атташе русского посольства – Л.Г. Корниловым» (с. 319). Корнилов действительно с апреля 1907 г. был российским военным агентом в Китае, но уже в феврале 1911 г. принял командование 8-м пехотным Эстляндским полком 2-й бригады 2-й пехотной дивизии (Варшавский округ) и убыл из Китая 24 февраля 1911 г. В июне Корнилов был назначен начальником 2-го Заамурского отряда (2 пехотных, 3 конных полка) Отдельного корпуса пограничной стражи в Заамурском пограничном округе. В 1912 г. генерал-майор Л.Г. Корнилов боролся с шайками хунхузов и проводил дознание по факту злоупотреблений в окружном интендантстве. Впрочем, даже в биографии Краснова Смирнов ухитряется делать ошибки. «В конце первого месяца войны П.Н. Краснов получает чин генерал-майора» (с. 321). На самом деле в генерал-майоры за боевые отличия Краснов был произведён 2 ноября 1914 г.

Генерал от артиллерии Н.И. Иванов не командовал в октябре 1917 г. батальоном Георгиевских кавалеров, не занимал Царское Село, не стремился защитить царскую семью и тем более не вступал с императрицей ни в какие переговоры. Тем более, Октябрьский переворот никак не мог помешать ему занять пост командующего Петроградским ВО (с. 394). Во-первых, потому что после отречения императора Николая II генерал Иванов был арестован, доставлен в столицу и содержался под арестом. После освобождения в конце 1917 г. Иванов уехал в Новочеркасск. Во-вторых, потому что по решению Временного правительства Николай II вместе с семьёй, включая императрицу, на рассвете 1 августа был отправлен со станции Александровская (близ Царского Села) в Тобольск, куда они прибыли под вечер 6 августа. Председателя Ликвидационной комиссии Северо-Западной армии зимой 1920 г. звали не граф П е лен (с. 420), а граф Алексей (Фридрих Леонид) Петрович фон дер П а лен. Подчёркивая как бы незначительность В.В. Бискупского в истории русской эмиграции, Смирнов презрительно бросает: «Даже дата его кончины неизвестна» (с.451). Трудно сказать, чем же и как он занимался 10 лет, если не знает даты, хорошо известной специалистам. Генерал от кавалерии (по КИАФ) Василий Викторович Бискупский умер 18 июня 1945 г. в Мюнхене. Неизвестной вновь только для А.А. Смирнова (с. 512) осталась дата смерти вдовы генерала Краснова – Лидии Фёдоровны Красновой, скончавшейся в Мюнхене 22 июня 1949 г. Генерал-майора П.Р. Бермондт-Авалова Смирнов «похоронил» в 1945 г. в Германии (с. 452), хотя знаменитый авантюрист Гражданской войны прожил ещё почти 30 лет и мирно окончил свои дни в Нью-Йорке 27 декабря 1973 г., что нашло своё отражение в общедоступной справочной литературе.

Полковник С.В. Павлов – создатель и организатор Казачьего Стана в 1943–1944 гг. – никогда не «дрался с красными под знамёнами Врангеля» (с. 469), так как был оставлен при печально известной эвакуации Новороссийска в марте 1920 г. и далее находился на территории РСФСР. Погиб Павлов действительно 17 июня 1944 г., но совсем не в открытом бою с белорусскими партизанами, как фантазирует Смирнов (с. 498). По версии генерал-майора В.Г. Науменко Походный Атаман Казачьего Стана был убит случайным выстрелом заставы сил белорусской самообороны, принявшей казачью колонну за партизан. По другой версии, полковника Павлова застрелил завербованный партизанами его адъютант сотник Д.В. Богачёв, удачно воспользовавшийся возникшим замешательством после выстрелов со стороны упомянутой белорусской заставы. Но никакого открытого боя с партизанами не было.

И смех, и слёзы вызывают «глубокомысленные» рассуждения А.А. Смирнова о высокой европейской политике. «С чего ради Российская империя влезла в свару европейских держав за передел колоний? Товаров и сырья ей хватало, тем более, что опыт борьбы за дальневосточные земли был довольно печальным». «Русский император фактически “продал” будущее вверенной ему Богом страны за французское золото». «Достаточно было просто взглянуть на глобус,– убеждает читателя автор, – Чтобы понять, что участие в европейской войне Российской империи не нужно» (с. 320). Жаль, что А.А. Смирнову не пришло в голову «просто взглянуть» в хрестоматийные работы по русской истории начала ХХ века, чтобы понять истину: желание или нежелание Николая II участвовать в надвигавшейся мировой войне не играло никакой роли в сложном клубке противоречий, в который сплелись международные отношения 100 лет назад.

А.А. Смирнов наивно представляет себе, что Россия могла отказаться от участия в войне. Существование в германских правительственных кругах накануне 1914 г. определённого плана мирового владычества и реализация курса на развязывание европейского конфликта, не оставляло России никакой альтернативы. В полной мере сложившуюся для неё геополитическую ситуацию убедительно охарактеризовал министр иностранных дел С.Д. Сазонов: «Даже если Россия предоставила бы сербов их судьбе, это не устранило бы опасность того, что Германия в недалёком будущем бросит России новый вызов, где будут затронуты ещё большие русские интересы и тогда Россия, несмотря на своё миролюбие, будет вовлечена в войну, но уже после испытанного унижения». Высказывание о продаже будущего России Николаем II (непонятно, правда, кому?) «за французское золото», по меньшей мере, нелепо. А.А. Смирнов забыл, что русско-французский союз сложился в 1891–1893 гг. при Александре III , и уже в те годы в Россию осуществлялись французские инвестиции.

Плохо А.А. Смирнов знает историю Первой мировой войны. «В первый год Великой войны противником его [ Краснова – прим. наше ]…были австрийцы. И… не попал генерал Краснов в «немецкие клещи», которыми были раздавлены армии генералов Самсонова и Ранненкампфа» (с. 322). Никакими «немецкими клещами» 1-я (Неманская) армия генерала от кавалерии П.К. Ренненкампфа не была раздавлена, хотя и понесла большие потери в Восточно-Прусском походе августа 1914 г. Тем не менее, этот поход, по выражению А.А. Керсновского, «знаменовал потерю войны для Германии. Никакие эфемерные “Танненберги” не могли искупить рокового промаха германской стратегии». Далее Смирнов пишет: «Спустя две недели с начала войны…у фермы Каролингоф застрелился командующий 2-й армии Северо-Западного фронта – генерал Александр Васильевич Самсонов» (с. 323). Либо автор забыл дату начала войны, либо плохо знает биографию А.В. Самсонова. Зачем, скажите на милость, Самсонов должен был стреляться 2 августа – две недели спустя после начала войны – если только сосредоточение в исходных районах для перехода в наступление вверенные ему войска завершили к вечеру 4-го, а к линии границы по оценке противника они подошли лишь к 7-му? На самом деле застрелился А.В. Самсонов не 2-го, а в три часа утра 17 августа.

Знания о революции и Гражданской войне А.А. Смирнова приблизительно соответствуют уровню «Краткого курса» по истории партии. Отдельные суждения порой повергают в шок. «Вскоре и вся русская армия была разрезана остротой [ социальных – прим. наше ] противоречий на две половины. На Красную. И Белую». «Государь как политик в экстремальной ситуации, да и вообще, как государственный деятель, был ничтожен» (с. 323). Конечно, политическую деятельность и поведение императора Николая II в той или иной ситуации можно оценивать с разных точек зрения. Особенно это справедливо в отношении решающих дней революции. Однако более ничтожными выглядят писания заурядного публициста, взявшегося рассуждать о событиях, о которых он имеет самые примитивные представления. Накануне Великой войны Российская империя достигла подлинного расцвета во многих областях хозяйственной, культурной и социально-экономической жизни (кооперация, сельское хозяйство, среднее и высшее образование, финансы и т.д.), перед страной открывались серьёзные перспективы дальнейшей модернизации и плавного эволюционного развития. Этот неоспоримый факт признавали такие разные историки как монархист С.С. Ольденбург и бывший социал-демократ С.Г. Пушкарёв. А.А. Смирнов полностью игнорирует то обстоятельство, что в известной степени это была и заслуга человека, находившегося во главе государства. Зато он безапелляционно ставит Николаю II в вину вступление России в войну, которую невозможно было предотвратить!

Не знает автор и истории создания Рабоче-Крестьянской Красной армии (РККА), которую, судя по процитированному замечанию, он представляет себе как половину бывшей Русской армии. Подобное утверждение абсурдно. Большевики лишь воспользовались её материально-техническими ресурсами, а также, отчасти, аппаратом центрального управления. Широко известны слова В.И. Ленина: «Первой заповедью всякой победоносной революции, – Маркс и Энгельс многократно подчёркивали это – было: разбить старую армию, распустить её, заменить её новою». О русской армии после реализации мероприятий по её полной ликвидации Ленин откровенно высказался на III съезде Советов в январе 1918 г. так: «Она отдана на слом, и от неё не осталось камня на камне». Компетентный исследователь М.С. Френкин констатировал, что к весне 1918 г. Совнарком остался без каких-либо вооружённых сил. Все потуги большевиков зимой 1918 г. лихорадочно формировать собственные части свидетельствовали, по оценке М.С. Френкина, «именно об отсутствии армии и о попытках создания новой вооружённой силы». Принципиальную новизну РККА по сравнению со старой армией убедительно показал в своей классической монографии известный «военспец» Н.Е. Какурин.

Общеизвестная принудительная мобилизация в РККА почти 50 тысяч бывших офицеров лишь подчёркивает то обстоятельство, что их заставляли служить совершенно в новой и чуждой им по духу армии. Наконец, трагическая судьба «военспецов», из которых к 1933 г. на военной службе, а зачастую на свободе или в живых, остались считанные единицы, убедительно демонстрирует нелепость утверждения А.А. Смирнова о том, что РККА была половиной дореволюционной Русской армии. Фальсификацией является суждение о том, что в РККА во время Гражданской войны служило более половины офицеров Генерального штаба (с. 416). Из насчитывавшихся на момент Октябрьского переворота 1594 офицеров Генерального штаба, у большевиков затем числились служившими 407 человек, а фактически работали – 323, из них – лишь 131 в Действующей армии. В зависимости от методики подсчёта максимальная доля генштабистов в РККА от их общей численности составила всего 33 % (по подсчётам А.Г. Кавтарадзе), минимальная – 21 % (по подсчётам А.К. Баиова), но уж никак не «более половины».

Бездоказательно А.А. Смирнов обвиняет выдающегося русского генерала М.В. Алексеева в принадлежности «к членам масонской ложи», повторяя распространённую эмигрантскую сплетню. Затем он создаёт ещё один миф, утверждая, что Алексеев относился к генералам, «которые после отречения царя стремительно сделали карьеру» (с. 329). Неизбежно напрашивается вывод о наличии скрытой связи между отречением Николая II и «карьерным взлётом» Алексеева. Неужели Смирнову не ведомо, что должность Верховного Главнокомандующего после отречения предназначалась не Алексееву, а Великому князю Николаю Николаевичу? Великий князь не вступил в должность по решению Временного правительства и 10 марта 1917 г. был уволен в отставку, как член Дома Романовых. Алексеев не имел отношения к принятию данного решения. Правительство первоначально назначило генерала Алексеева Временно исполняющим должность Главнокомандующего и по субординации, и по логике событий, по выражению В.М. Алексеевой-Борель, «как бывшего в течение полутора лет…фактически оперативным и стратегическим руководителем армии».

Иными словами, от безвыходности ситуации и лишь временно занял Алексеев место бывшего императора. Уже 19 марта было принято постановление о необходимости назначения на должность Главнокомандующего генерала с более «широким пониманием политических задач России». В данном случае речь шла о кандидатуре А.А. Брусилова. Весьма скоро, 22 мая, М.В. Алексеев покинул занимаемый пост, тем более, что его отставка была давно предрешённой. Опубликованные В.М. Алексеевой-Борель документы показывают, насколько настороженно и недоверчиво относились к генералу члены Временного комитета Государственной Думы в марте 1917 г. В какой же «стремительной карьере» М.В. Алексеева пытается убедить читателя А.А. Смирнов? Самое забавное, что заклеймив Алексеева как масона и офицера, сделавшего карьеру после отречения своего монарха, Смирнов далее называет его «военной славой и гордостью» России (с. 350). Замечательные у автора представления о том, каким был русский офицер!

Своеобразным «вкладом» в историческую науку А.А. Смирнова может быть признан следующий пассаж: «Последние 6 дней жизни “старой” русской армии, с 27 по 31 октября 1917 года, её Верховным Главнокомандующим был генерал-майор Донского казачьего войска Пётр Николаевич Краснов» (с.335). Редкий старшеклассник позволит себе сделать в одном предложении четыре ошибки. Во-первых, от 27 до 31 октября прошли четыре дня (или пять, если считать по полным суткам), но уж никак не шесть. Видимо математика тоже ни стихия А.А. Смирнова. Во-вторых, на каком безграмотном основании он сделал вывод, что Русская армия прекратила своё существование 1 ноября 1917 г.? В то время на пяти фронтах и в обслуживающих частях находились почти 10 млн. человек, ещё функционировали Ставка, центральный аппарат и управления военных округов, отдельные военно-учебные заведения. Сохранили свои организационные структуры на полковом уровне многие воинские части, особенно в кавалерии и в артиллерии. Большая часть офицерского корпуса прилагала отчаянные усилия, чтобы предотвратить развал армии или спасти то, что ещё подлежало спасению. Налицо были разложение и деградация солдатской массы (в первую очередь – в пехоте, в гораздо меньшей степени – в других родах войск). Но даже в октябре 1917 г. бывший командир XIV армейского корпуса генерал-лейтенант А.П. Будберг считал, что при введении добровольческого характера службы во всей Русской армии можно было набрать до 1 млн. вполне боеспособных солдат из категории желавших воевать до победного конца. Титанические усилия большевиков по разрушению и ликвидации армии в ноябре–декабре 1917 г. являются наилучшим доказательством того непреложного факта, что армия продолжала существовать ещё какое-то время после Октябрьского переворота. В её сохранении в любом виде большевики и усматривали для себя самую большую опасность, сместив с должностей десятки тысяч офицеров и уничтожив все организационные основы старого армейского организма. Поэтому подлинный конец Русской армии наступил не 31 октября, а в ноябре–декабре 1917 г. в ходе так называемой большевистской «демократизации».

В-третьих, П.Н. Краснов был «Верховным Главнокомандующим “старой” русской армии» лишь в воспалённом воображении А.А. Смирнова, сочиняющего эффектные, но фантастические фразы. Ничего подобного не утверждал в эмиграции и сам Краснов, которого А.Ф. Керенский назначил лишь «командующим армией, идущей на Петроград», если в той ситуации вообще было уместно говорить о каких-либо назначениях. А после исчезновения Керенского во временное исполнение должности Верховного Главнокомандующего 1 ноября вступил начальник штаба Главковерха генерал-лейтенант Н.Н. Духонин, разославший в войска телеграмму, в которой в частности говорилось: «На основании Положения “О Полевом Управлении войск”, я вступил во временное исполнение должности Верховного Главнокомандующего». Беззаконное решение мятежной власти Совнаркома от 9 ноября о смещении Духонина за отказ вступать в переговоры с врагом о перемирии и стало началом агонии Русской армии. Наконец, бессмысленно называть П.Н. Краснова «генерал-майором Донского казачьего войска» так как ещё указом императора Павла I  от 22 сентября 1798 г. в Донском войске «за казачьими старшинами были признаны общерусские офицерские права».

Для солидности А.А. Смирнов любит упоминать названия книг, которые, как правило, он либо читал плохо, либо не читал совсем. Так, например, изданный в 1937 г. в Нью-Йорке и переизданный репринтом в 1991 г. в Санкт-Петербурге альбом «Белая Россия» он называет почему-то мемуарами «белоказачьего генерала С. Денисова» (с. 341). С.В. Денисов действительно был автором редких мемуаров, которые отношения к альбому не имеют, так как вышли в свет на 16 лет раньше «Белой России». Объяснить подобный ляп можно лишь двумя способами: либо А.А. Смирнов в руках «Записки» Денисова не держал, либо он не видит разницы между иллюстрированным альбомом и мемуарами.

С пафосом Смирнов клеймит А.Ф. Керенского за то, что на его совести оказалась «смерть нескольких тысяч петроградских юнкеров в октябрьские дни 1917 года» (с. 342). Здесь автору просто изменил здравый смысл. В восстании в Петрограде принимали участие не более 900 человек, включая офицеров. Таких потерь юнкера не понесли даже в дни интенсивных боёв в Москве. В столице более всего пострадало разгромленное артиллерией Владимирское училище, где погибли 71 человек, включая командовавшего юнкерами полковника Н.Н. Куропаткина. В первые дни ноября во время самых больших похорон на Преображенском кладбище единовременно были похоронены 35 юнкеров, погибшие при осаде Владимирского училища и телефонной станции. Даже если значительная часть тел в те трагические была неопознана, невозможно себе представить, чтобы убитые исчислялись тысячами, как фантазирует А.А. Смирнов. Кстати, нелюбимый им А.Ф. Керенский умер не в конце 70-х гг. (с. 343) – неужели так трудно было заглянуть в любой справочник? – а в 1970 г.

Известного зимой 1918 г. на Дону своими загулами войскового старшину Голубова звали не Никита (с.354), а Николай Матвеевич. Никакой «донской казачьей Красной гвардии» Голубову не было необходимости формировать, так как в его распоряжении оказались 10-й, 27-й и 44-й казачьи полки, личный состав которых пьянили революционные лозунги и атмосфера творившихся безобразий. О чём, впрочем, писал и сам П.Н. Краснов, произведения которого, по всей видимости, для А.А. Смирнова тоже остались неизвестными. В русской зарубежной военно-исторической литературе гибель донского партизана полковника В.М. Чернецова описывается совершенно иначе, чем в сочинении А.А. Смирнова, не указывающего источника своей малоубедительной версии. К «открытиям» А.А. Смирнова может быть отнесено его утверждение о том, что первым декретом Совнаркома стал декрет об отмене уголовного наказания за содомию (с. 355–356). Здесь можно только развести руками и сочувственно покачать головой. Первым днём работы Совнаркома стало 27 октября, а первыми декретами – декрет «О печати» (принят в тот же день) и декрет «О порядке утверждения и опубликования законов» (принят не позднее 31 октября).

Трактовка А.А. Смирновым отдельных эпизодов Гражданской войны оставляет столь же грустное впечатление. Войсковой Атаман А.М. Назаров не был расстрелян во дворе Атаманского дворца при вступлении Голубова в Новочеркасск 12 февраля 1918 г. (с. 356). Вместе с шестью казачьими офицерами красногвардейцы расстреляли Назарова в ночь на 18 февраля за городом близ Краснокутской рощи. За рассуждениями о деятельности П.Н. Краснова автор пытается скрывать пробелы в знании предмета своего «исследования». Например, Краснов после избрания Атаманом в мае 1918 г. якобы «проконтролировал своё МВД. Там тоже было неплохо, отомстили за Назарова: поймали и расстреляли его убийцу – командира донской Красной Гвардии Голубова» (с. 365). На самом деле Н.М. Голубов был убит задолго до избрания Атамана и даже ещё до общедонского казачьего восстания 1918 г. Трудно сказать, узнал ли П.Н. Краснов вообще об этом убийстве. Голубова, оправдывавшегося 29 марта в станичном правлении станицы Заплавской за все сотворённые бесчинства, застрелил студент Пухляков. Отряд Генерального штаба подполковника В.О. Каппеля никак не мог внезапным ударом выбить красных из Казани в июне 1918 г. (с. 378), потому что на самом деле каппелевцы взяли Казань около полуночи с 6 на 7 августа.

Стремление большевиков к сепаратному миру с Германией и её союзниками ни в коем случае нельзя исключать из причин, вызвавших к жизни осенью 1917 г. Белое движение. Однако А.А. Смирнов слишком примитивно смотрит на события, полагая, что угроза выхода России из Великой войны стала «главной причиной организации в Новочеркасске генералами Алексеевым и Корниловым офицеров и юнкеров» (с. 377). Речь шла о более глубоких мотивах, изложенных в декабре 1917 г. М.В. Алексеевым в конспекте одной из бесед с вступившими в ряды армии добровольцами. Невозможность равнодушно наблюдать гибель культуры и цивилизации в России, попрание Церкви, права, собственности, наконец, деятельность русских изменников и преступников, которые «растлили когда-то великую, прочную душу народа русского, использовав его темноту, убили веру в Бога, вытравили понятие о Родине, заставили забыть любовь к этой Родине» – вот главная причина, вызвавшая к жизни в Новочеркасске и Ростове Добровольческую армию. В ещё более полном виде эта идея – стояния добровольцев за поруганную честь Родины и Россию как духовный организм – была позднее раскрыта в эмиграции талантливыми мыслителями И.А. Ильиным и А.В. Карташёвым.

Многие безапелляционные выводы А.А. Смирнова демонстрируют его полную неспособность к анализу произошедших событий в контексте времени и эпохи. Попытку П.Н. Краснова создать летом 1918 г. независимое от большевистской Москвы самостоятельное государственное образование (Доно-Кавказский Союз), опираясь на территорию и ресурсы Области Всевеликого Войска Донского, Смирнов с пафосом квасного патриота клеймит последним словами. Автор обвиняет Атамана в том, что он «призывал…к расчленению территории бывшей Российской империи», «ничем при этом, не отличаясь от правительства Ленина и Троцкого» (с. 380). Подобный вывод характерен для публициста, неспособного преодолеть ограниченность собственных взглядов. Конечно, убеждённый монархист генерал Краснов не был в 1918 г. расчленителем или сепаратистом, подобным С.В. Петлюре. В той ситуации Краснов полагал, что возрождение Российского государства должно начаться с возникновения на погруженной в хаос и анархию территории здоровых «областных» правительств. Не имея тыла и ресурсов, 7–8 тыс. скитавшихся добровольцев генерал-лейтенанта А.И. Деникина никак не могли освободить в тот момент всю Россию.

С точки зрения Донского Атамана, «областные» государственные образования противопоставили бы большевистскому эксперименту в пределах РСФСР порядок и традиционный уклад хозяйства, основанный на праве собственности и свободной конкуренции. И как только «областничества» укрепились бы, следующим этапом должно было стать их естественное сближение на основе общности исторической судьбы и отрицания большевизма. Становление здорового «областничества» создавало перспективы и для развития российского федерализма. Генерал Краснов пришёл в 1918 г. к той же идее, что и генерал Врангель в 1920 г. – главную роль в победе над большевиками должны были сыграть положительный хозяйственный опыт и модель альтернативной РСФСР государственности. Именно с такой точки зрения необходимо оценивать поступки Донского Атамана, к сожалению, в значительной степени не понятого А.И. Деникиным и посмертно оболганного А.А. Смирновым. Наиболее объективную оценку проблемы здорового «областничества» и деятельности П.Н. Краснова на Дону летом – осенью 1918 г. оставил Н.Н. Головин, убеждённый в том, что «путь к спасению России пролегал через федерацию или даже конфедерацию».

В этом ракурсе лишь как инсинуацию можно рассматривать суждение автора о том, что Краснов вёл «борьбу за государственную независимость Донского Войска» (с. 411). А.А. Смирнову даже не приходит в голову такая простая мысль, что в 1918 г. легитимной российской государственности не существовало – и от кого же в таком случае хотел добиться независимости Краснов? Подчинение П.Н. Краснова генерал-лейтенанту А.И. Деникину и последующая его отставка с поста Атамана зимой 1918–1919 гг. произошли исключительно под давлением представителей союзного командования, в частности британского генерала Пуля, а совсем не потому, что Краснов, борясь с большевиками, хотел одновременно добиваться мифической донской независимости в том виде, как это трактует Смирнов.

Нелепости и несуразности, допущенные А.А. Смирновым, следуют одна за другой. Генерал Деникин, с точки зрения автора, собрал в Особом Совещании «целую толпу никчемных придворных» (с. 383). «Никчемными придворными» А.А. Смирнов считает: Московского городского голову Н.И. Астрова, профессора политэкономии Политехнического института М.В. Бернацкого, талантливого экономиста и профессора Киевского университета А.Д. Билимовича, философа и ординарного профессора Московского университета П.И. Новгородцева, профессора кафедры государственного права Санкт-Петербургского университета К.Н. Соколова, инженера и директора Горного округа В.А. Степанова, начальника дипломатической канцелярии Ставки и члена Поместного Собора 1917–1918 гг. князя Г.Н. Трубецкого, прокурора Московской судебной палаты и сенатора Н.Н. Чебышева, председателя Московской судебной палаты В.Н. Челищева, известного публициста В.В. Шульгина и других незаурядных представителей научной, хозяйственной и общественно-политической жизни дореволюционной России. Подобного же рода бестактность он допускает в отношении командования Русской армии, утверждая, что добровольческое знамя «спустили почти уголовники» (с. 422). Таким образом «почти уголовниками» с точки зрения автора оказываются русские генералы: А.П. Богаевский, П.Н. Врангель, В.К. Витковский, И.Г. Барбович, Б.И. Казанович, А.П. Кутепов, П.Н. Шатилов, Б.А. Штейфон, а далее – все участники беспримерной Галлиполийской эпопеи 1920–1921 гг. и т. д. Уместен вопрос: кем же в таком случае А.А. Смирнов считает себя?

Совершенно непонятно, на каком нелепом основании автор допустил следующий пассаж в отношении П.Н. Краснова: «Казак в его понимании был тем, кем несколько позже в Германии станут “арийцы”» (с. 388). Нужно не иметь ни малейшего представления о законах, принимавшихся на Дону в 1918 г., чтобы выступить с подобным заявлением. Одним из первых постановлений Круга Спасения Дона в мае 1918 г. было следующее: «Всех лиц невойскового сословия, фактически участвующих в защите Дона от большевистских банд, теперь же принять в войсковое сословие». Ещё до созыва IV  Большого Войскового Круга 28 августа 1918 г. генерал Краснов, пользуясь полномочиями Атамана, принял решение об образовании земельного фонда из отчуждённых помещичьих земель для наделения ими малоземельных крестьян. О какой же дискриминации здесь может идти речь?

А.А. Смирнов порой демонстрирует поразительную некомпетентность, граничащую с невежеством. «В 1920 г. в Берлине начала выходить новая газета “Часовой”», – пишет автор (с.429), который, как мы помним, «почти 10 лет занимается историей белоэмигрантского движения». «Часовой» – это не газета, а знаменитый в эмиграции иллюстрированный военный журнал-памятка. Первый №1/2 вышел под редакцией В.В. Орехова и Евг. Тарусского (Е.В. Рышкова) не в 1920 г., а в январе 1929 г. и не в Берлине, а в Париже. Смирнов берётся рассуждать и о династических правах, имея о них самое поверхностное представление. Сообщая, что Николай II в 1907 г. лишил Кирилла Владимировича титула «Великий князь» (с. 434), он преподносит читателю лишь полуправду, ибо через полгода 15 июля 1907 г. император подписал Именной Высочайший Указ Правительствующему Сенату, в котором разрешил брак Кирилла Владимировича и Виктории-Мелиты (урожд. принцессы Саксен-Кобург-Готской). Супруга Великого Князя получила титул Императорского Высочества и именование: Великая Княгиня Виктория Фёдоровна. В начале 1920-х гг. в эмиграции формальные права на престол Великого Князя Кирилла Владимировича мало у кого вызывали сомнения. Великий Князь Александр Михайлович в письме в «Нью-Йорк Геральд» от 26 ноября 1923 г. писал: «Вопрос о престолонаследовании…не вызывает среди нас ни малейших разногласий, так как Российские Основные Законы с полной ясностью указывают, что право на престол принадлежит Старшему Члену Нашей Семьи, каковым является в настоящее время Великий Князь Кирилл Владимирович».

Выдающегося учёного, ординарного профессора Императорской Николаевской Военной Академии Генерального штаба генерал-лейтенанта Н.Н. Головина А.А. Смирнов именует «писателем» (с. 436), по-видимому, не понимая разницы между этими понятиями. В 1924 г. Головину исполнилось всего 49 лет и он совсем не пребывал в «преклонном возрасте», как в этом пытается убедить нас автор. Погибшую во время похода в СССР в 1927 г. Захарченко-Шульц – соратницу и единомышленницу А.П. Кутепова – звали не Мария Владимировна (с. 437), а Мария Владиславовна. Отдельные пассажи А.А. Смирнова воспринимаются со здоровым чувством юмора. Автор в подробностях описывает, как накануне известного Зарубежного съезда 1926 г. к Великому князю Николаю Николаевичу явился некий монах, пообещавший установить в СССР связь с Патриархом Тихоном. Визитёр попросил на дорогу в СССР 15 тыс. франков, получил деньги и исчез (с. 442). Пикантность ситуации заключается в том, что Патриарх Московский и всея России Тихон (Белавин) скончался в Москве 7 апреля 1925 г., о чём Архиерейский Синод Русской Православной Церкви Заграницей издал 25 марта (9 апреля) 1925 г. специальное определение, поэтому эмиграция своевременно узнала о кончине Святейшего. Автор не удосужился задать сам себе простой вопрос: куда же это Николай Николаевич собирался отправлять курьера для контакта с умершим человеком? Таким образом, Смирнов либо обвиняет в психической неполноценности Великого князя, либо в очередной раз запутался в собственных примитивных мистификациях.

С точки зрения Смирнова, «все организации типа РОВС были так проинфильтрованы советской агентурой, что все замыслы белых офицеров тут же становились известны на Лубянке» (с. 446). «Замыслы белых офицеров» в эмиграции в 1930-е гг. сводились в основном к одному – сохранению кадров и полковых объединений, воспитанию эмигрантской молодёжи с целью пополнения РОВС в ожидании нового «весеннего похода». Никакие акции ОГПУ–НКВД, включая предательство Н.В. Скоблина, не смогли ликвидировать РОВС как кадрированную воинскую организацию. В отличие от А.А. Смирнова, Разведуправление Генерального штаба Красной армии адекватно оценивало потенциальные возможности РОВС, требуя осенью 1940 г. уделять особое внимание пунктам расположения боевых формирований белой эмиграции, центрам военного обучения, их численности и организации. Рассуждая об «инфильтрации», Смирнов по традиции не называет ни одного советского агента в РОВС, кроме общеизвестного Н.В. Скоблина, полагая, что наивный читатель поверит ему на слово. С подлинным задором восторженного дилетанта Смирнов конструирует одну фальсификацию за другой. С его точки зрения, «десятки бывших “дроздовцев”, “корниловцев”, “марковцев”, “алексеевцев”, офицеров колчаковской и врангелевской армий…воевали в Испании на стороне генерала Франко» (с. 452). В опубликованном списке русских добровольцев-франкистов отмечены: 11 марковцев, 6 корниловцев, 2 алексеевца, 1 дроздовец и 1 чин Сибирской армии. Ни о каких «десятках» здесь говорить не приходится.

Совсем грустное впечатление производят попытки А.А. Смирнова демонстрировать свои «знания» в области истории Второй мировой войны. Он утверждает: «Немцы, имея на Восточном фронте менее 2 млн. человек…пленили к зиме 1941 года почти пять миллионов советских солдат» (с. 456). Доктор Пауль Йозеф Геббельс мог бы позавидовать талантам Смирнова в области пропаганды! Во-первых, для кампании против СССР лишь сухопутные войска Германии выделили 3,3 млн. человек, а всего вместе с силами союзников для вторжения в Советский Союз привлекалось 4,3 млн. человек. Что касается численности пленённых советских военнослужащих, то таких фантазий, как А.А. Смирнов, не позволяли себе зимой 1941–1942 гг. даже вожди рейха. По данным немецкого Генерального штаба Сухопутных сил в 1941 г. на всём Восточном фронте было пленено от 3,35 млн. до 3,8 млн. человек, а цифра в 5,7 млн. включает в себя пленённых практически за всю войну. Совершенно непонятно, что имеет ввиду автор, сообщая читателям будто бы Сталин «реабилитировал» Православную Церковь только в декабре 1941 г. (с. 457). Если речь идёт о формальном восстановлении высшей церковной власти, то необходимая санкция со стороны Сталина последовала лишь 4 сентября 1943 г.

Бесподобным по своей абсурдности выглядит следующее суждение А.А. Смирнова: «В сентябре 1941 г. советские войска оставляли Киев: взорвали многие дома на историческом Крещатике, в Лавре…» (с. 459). Во-первых, о каких домах в Лавре идёт речь? Во-вторых, Киев был оставлен Красной армией 19 сентября , при этом Крещатик оставался в целости и сохранности, так как немцы первые дни оккупации бодро маршировали по нему под приветственные крики многих киевлян. Первый взрыв на Крещатике раздался только 24 сентября между 15 и 16 часами в бывшем здании «Детского мира», где уже разместилась немецкая комендатура. О каких же взрывах при отступлении может идти речь? Последующие взрывы, вызвав огромные пожары, приняли серийный характер и продолжались ещё четыре сентябрьских дня. Полностью был разрушен центр города, число жертв среди оккупантов и киевлян осталось неизвестным. Террористические акты – беспрецедентные по жестокости по отношению к собственному населению – осуществляли не отступавшие советские войска, а конспиративные группы, оставленные НКВД. Методичное минирование, правда, проводилось задолго до отступления. А Киево-Печёрская Лавра вообще была взорвана только 3 ноября . Взрыв подготовила и осуществила спецгруппа НКВД капитана Лутина. Как и на Крещатике немцы отчаянно пытались тушить возникший пожар.

Знаменитый Русский Охранный Корпус в Сербии генерал-майор М.Ф. Скородумов начал формировать не летом (с. 460), а 12 сентября 1941 г. А.А. Смирнов с пафосом и негодованием восклицает: «Гитлеровцы приняли циничное решение: использовать этих славян против славян: югославских партизан Тито […] Чинам Корпуса запретили носить русскую военную форму». Во-первых, наш «специалист» по истории «белоэмигрантского движения» либо по незнанию, либо сознательно забыл упомянуть об одном принципиально важном обстоятельстве, предшествовавшем возникновению Русского Корпуса. К концу лета 1941 г. югославские партизаны Тито по идеологическим мотивам убили в провинции около 300 русских белых эмигрантов, включая женщин и детей. Кроме того, к февралю 1942 г. партизаны убили уже и 27 русских священников, служивших в сербских приходах. Перед лицом неприкрытого террора формирование Корпуса отчасти рассматривалось в качестве самозащиты. Во-вторых, вопреки фантазиям А.А. Смирнова, чины Русского Корпуса носили русскую форму до 1943 г. и лишь затем были переобмундированы в форму Вермахта.

Мы уже писали о том, что биографика – слабое место А.А. Смирнова. Но его отдельные перлы превосходят все ранее опубликованные. Например следующий: «”Очень русский” Скородумов был заменён на генерал-лейтенанта немецкого происхождения – Бориса Штейфона. Пусть в прошлом генерала русской армии, зато этнически – потомка арийцев» (с. 460). Эта цитата будет посильнее многих знаменитых афоризмов из романов В.С. Пикуля, известного вольным обращением с историческими фактами. Очень хотелось бы надеяться, что она сохранится в памяти читателей и всегда будет ассоциироваться с «творчеством» А.А. Смирнова. Во-первых, Борис Александрович Штейфон был не генерал-лейтенантом, а генерал-майором Русской армии произведённым в этот чин 19 января (ст. ст.) 1920 г. В генерал-лейтенанты Штейфон был произведён 1 августа 1943 г. приказом Главнокомандующего германских войск в Сербии. Во-вторых, Штейфон никак не мог иметь немецкое происхождение и быть «потомком арийцев» потому что… был сыном харьковского православного еврея , из-за чего, пребывая на должности командира Русского Корпуса, имел массу неприятностей. Комментарии здесь излишни.

Производит впечатление та искренность, с которой А.А. Смирнов фальсифицирует исторические факты, свято веруя в написанное. «Непосредственно же на советско-германский фронт не попал в 1941 г. ни один белоэмигрант!»,– убеждает автор читателя (с. 461). Перед нами очередная выдумка, и известные факты несомненно её опровергают. К 24 августа 1941 г. в Велиже (северо-восточнее Витебска) на базе 9-й моторизованной роты капитана Г. Титьена (18-й пехотный полк 6-й пехотной дивизии VI армейского корпуса 9-й армии Вермахта) в составе нескольких рот была сформирована русская штурмовая группа ( Angriffgruppe ) «Белый крест», разросшаяся позднее до батальона. Русским командиром группы стал чин РОВС и выпускник Николаевского кавалерийского училища ротмистр (капитан) А.П. Заустинский (Заусцинский), деятельным помощником которого был другой чин РОВС – ротмистр Карцев. По оценке капитана В.К. Штрик-Штрикфельда, в 1941 г. из Западной Европы на Восточный фронт для участия в боевых действиях прибыли около 200 белоэмигрантов, некоторые из которых погибли или получили тяжёлые ранения. В 1942 г. на Восточный фронт убыли чины РОВС лейб-гвардии Уланского Его Императорского Величества полка полковник А.Н. Пуговочников – в 102-й казачий эскадрон (батальон), Марковского пехотного полка подполковник А.Д. Архипов – на должность командира роты по борьбе с партизанами и т.д. В период с мая по 10 июля 1942 г. только из Парижа на Восточный фронт убыли ещё три группы белоэмигрантов.

Далее фальсификации следуют одна за другой. В составе Люфтваффе и сил ПВО не служили 150 тыс. советских военнослужащих (с. 464). Официальный отчёт Орготдела (Х) №2085/45 от 20 мая 1945 г. ОКВ сообщает применительно к этой категории цифры лишь в 50–60 тыс. бывших граждан СССР, при этом далеко не все они были бывшими военнослужащими Красной Армии. В 1943–1944 г. в составе Люфтваффе действительно существовала 1-я восточная авиаэскадрилья, укомплектованная гражданами СССР. Командовал ею гражданин Чехословацкой республики, белоэмигрант и член НТС капитан РОА М.В. Тарновский, которому А.А. Смирнов в восторге присвоил звание… Героя Советского Союза (!). Завораживая воображение читателя, Смирнов констатирует: «В одном строю с “асами Геринга”…пленённые сталинские соколы сбивали в небе советские самолёты». Естественно, что ни одного конкретного сбитого самолёта автор назвать не может, потому что они существуют только в его воображении. 1-я восточная эскадрилья участвовала не в воздушных боях, а занималась поиском с воздуха и бомбардировкой партизанских лагерей в районах Двинска, Налибокской пущи, южнее Молодечно и т.д.

А.А. Смирнов пространно цитирует безымянные «мемуары» бывшего майора РККА И.Н. Кононова (с. 466), о которых никто из исследователей не слышал. Где находятся «мемуары»? Каким образом ознакомился с ними автор, который не указывает их в опубликованном списке литературы? По крайней мере, у нас нет сомнения в том, что описание А.А. Смирновым сдачи противнику бойцов и командиров 436-го стрелкового полка 155-й стрелковой дивизии в августе 1941 г. является очередным вымыслом и плохо согласуется с известными на этот счёт показаниями. Сформированный на стороне противника казачий дивизион Кононова никак не мог три года до лета 1944 г. «ожесточённо сражаться с советскими партизанами» (с. 466–467) по той причине, что в июне 1943 г. 600-й казачий дивизион убыл с Восточного фронта в Польшу, где был обращён на формирование 5-го Донского полка II  бригады 1-й казачьей кавалерийской дивизии Вермахта. Реально на Восточном фронте кононовцы участвовали в боевых действиях менее двух лет – с осени 1941 г. по весну 1943 г.

Не стесняется А.А. Смирнов и прямого плагиата. В частности, он почти дословно переписал материалы об участии зимой 1943 г. казачьих формирований в боевых действиях на стороне Вермахта из опубликованной в 1997 г. чужой статьи (с. 473–474), не сделав на неё обязательной ссылки и не указав её данных в списке использованной литературы. Причём в этой ситуации Смирнов нарушил и права журнала «Новый Часовой», что должно вызвать вполне естественные юридические последствия. Факты существования казачьих подразделений в 1943 г. при 79-й пехотной дивизии и других частях Вермахта, оперировавших на Ростовском и Новочеркасском направлениях, установлены на основании тщательного изучения архивных материалов ЦАМО РФ, с которыми А.А. Смирнов, судя по отсутствию архивных ссылок, не работал, беззастенчиво используя плоды чужого труда для собственных примитивных компиляций.

Фантастическими и невежественными несуразицами А.А. Смирнов снабдил биографию знаменитого генерал-лейтенанта Х. фон Паннвица. «8 ноября 1942 г., – пишет Смирнов – Паннвиц…был назначен командиром крупного соединения казачьих войск». Попутно автор сообщает читателю, что в декабре 1941 г. Паннвиц в составе некой абстрактной «армейской группы» (?) сформировал столь же абстрактный «казачий эскадрон из бывших военнопленных» (с. 475). На самом деле в декабре 1941 г. Паннвиц не мог формировать никакого эскадрона, потому что в ноябре перенёс тяжёлую пневмонию, а после выздоровления 1 декабря был назначен на должность референта по вопросам кавалерийских и подвижных частей в Главной квартире ОКХ в Летцене. «Крупным соединением казачьих войск» А.А. Смирнов по незнанию называет “ Reiterverbandes von Pannwitz ” – сводную кавалерийскую боевую группу Паннвица (менее 1 тыс. человек), сформированную им в период 15–25 ноября 1942 г. в районе Котельниково из казаков, румын, кавказцев и немецких военнослужащих армейских тыловых служб и подчинённую 4-й танковой армии Вермахта. И румынам, и кавказцам, и немцам Смирнов щедро присвоил права казачьего сословия.

Перечисляя полки 1-й казачьей дивизии, А.А. Смирнов «глубокомысленно» замечает (с. 476): «Всё-таки у авторов этой организации что-то не так было с арифметикой – откуда взялся 6-й (!) Терский полк, если в дивизии не было предыдущих пяти? Откуда набрался 2-й Сибирский, если не было первого?» Как мы замечали ранее, с арифметикой, и не только с ней, не всё в порядке у самого Смирнова. Шесть полков формировавшейся летом 1943 г. двухбригадной дивизии имели обычную порядковую нумерацию – с 1-го по 6-й. А их названия зависели исключительно от войсковой принадлежности служивших в каждом полку казаков. В итоге в дивизии были сформированы полки: два донских (1-й и 5-й), два кубанских (4-й и 3-й), один терский (6-й) и один сибирский (2-й). В последний зачислили казаков всех прочих войск.

В лучших традициях советской пропагандистской литературы А.А. Смирнов изображает генерал-лейтенанта А.А. Власова. Здесь уместно сказать о том, что инсинуациям Смирнова позавидовал бы А.Н. Васильев – автор некогда знаменитого своим убожеством бестселлера «В час дня, Ваше Превосходительство…». Однако Васильев, претендуя лишь отчасти на некую достоверность, не называл себя историком, а свой художественный роман – историческим исследованием. Смирнов же не стесняется величать себя историком и в этом отношении пошёл гораздо дальше своего предшественника. У Смирнова Власов во время знакомства разговаривает с Красновым «с испитым лицом» и с «льстивым благоговением побитой собаки» (с. 478). Во время второй встречи с Власовым Краснову якобы «стало скучно. И противно. Будто предстояло поддеть на угольный совок придушенную подвальную крысу и донести её до выгребной ямы». Цель переговоров в январе 1945 г. Власова с Красновым будто бы сводилась к тому, что бывший советский генерал хотел «за счёт “белых” казаков “купить” себе спасение в Англии, в Америке…» (с. 504).

На самом деле скучно и противно читать беспардонную ложь. К счастью, до сегодняшнего дня сохранились свидетельства лиц, присутствовавших при встречах двух генералов в 1943 и в 1945 гг. Отношение П.Н. Краснова к А.А. Власову действительно было не таким однозначным как, например, у генерал-майора А.А. фон Лампе. Играла свою заметную роль трудная психологическая совместимость когда-то непримиримых противников по Гражданской войне. Бывший Донской атаман не мог примириться с республиканскими взглядами Власова и его стремлением к достижению равноправных отношений с представителями германских военно-политических кругов. В свою очередь, Власов и генерал-майор Ф.И. Трухин иронизировали по поводу романтического монархизма старенького Краснова, его иллюзорных надежд на немецкое «чудо-оружие» и слепой веры в исключительную собственную популярность среди казаков, покинувших СССР во время войны. Камнем преткновения, благодаря которому окончательного взаимопонимания два генерала так и не нашли, стал вопрос об оценке перспектив Германии. Власов уже при первой встрече с Красновым в апреле 1943 г. заявил, что Германия войну проигрывает, в то время как Краснов упорно не хотел этому верить и в январе 1945 г. Власов считал, что все чины Вооружённых сил КОНР должны приносить новую присягу, обусловленную самостоятельным статусом КОНР. Краснов противился этому, считая, что казаки во фронтовых частях уже присягнули как военнослужащие Вермахта…

Однако при встречах оба генерала в высшей степени корректно относились друг к другу. И в частных разговорах с эмигрантами Краснов не скрывал своего уважения к Власову, считая его естественным и популярным вождём для огромной массы «подсоветских» людей. А публично 7 января 1945 г. Краснов отозвался о Председателе Президиума КОНР в высшей степени апологетически. А.А. Смирнов лжёт, утверждая, что после неудавшихся переговоров 7 января Власов якобы сухо попрощался с Красновым и уехал, отказавшись от предложения разделить рождественскую трапезу. Во-первых, именно во время этой встречи компромисс и договорённость о совместных действиях между генералами как раз были достигнуты. Лишь дальнейший ход событий их дезавуировал. Во-вторых, ужин состоялся в самой тёплой атмосфере, Краснов и Власов обменялись искренними и дружескими тостами. Вообще, всё описание встречи Краснова и Власова в январе 1945 г. полностью выдумано Смирновым (с. 503–504). Встреча не только не была неожиданной для Краснова – он искренне желал, чтобы она состоялась и готовился к ней несколько дней при активном посредничестве генерал-майора И.А. Полякова. Совершенно неправдоподобным выглядит утверждение А.А. Смирнова будто бы генерал Власов искал личного спасения у союзников за счёт достижения призрачной договорённости с Красновым. В апреле 1945 г. Власов отказался бросить собственных подчинённых и улететь в благополучную франкистскую Испанию, где испанские дипломаты гарантировали ему политическое убежище. Это была реальная возможность спастись, а не мифическая, но и к ней генерал не стал прибегать. Никакого отношения к этому сюжету рождественская встреча Власова и Краснова не имела.

Касаясь подробностей личной судьбы генерала Власова, А.А. Смирнов заученно продолжает повторять пропагандистские мифы. Власов не сдавался в плен и не бросал «ближайшее окружение на произвол судьбы» (с. 504). Бывший командующий 2-й Ударной армии выходил из окружения с 24 июня 1942 г. в составе колонны армейского штаба, которая окончательно рассыпалась на мелкие группы близ деревни Поддубье между 9 и 11 июля. 12 июля А.А. Власова задержали, а затем выдали противнику местные жители деревни Туховежи. Вынужденный и случайный характер пленения командарма в последние годы признают даже самые непримиримые критики его последующих поступков. С пафосом обличает Смирнов стремление А.А. Власова спасти собственную жизнь. Но личной жизни Власова в плену ничего не угрожало. Довоенными компрометирующими материалами на него органы госбезопасности не располагали. Если бы Власов воздержался от активной антисоветской деятельности, то мог бы благополучно возвратиться в СССР и быть восстановленным в кадрах Советской армии, как это произошло с М.Ф. Лукиным, Л.А. Мазановым, И.Н. Музыченко и многими другими возвратившимися из плена генералами. Кстати, с противником во время войны в той или иной форме сотрудничали не 8, как утверждает Смирнов (с. 521), а 14 генералов и 2 комбрига Красной армии. Разница существенная, хотя, возможно, автору просто трудно было посчитать известные фамилии, если он о них вообще имеет понятие.

Факты грабежей хорватских деревень со стороны чинов 1-й казачьей дивизии, особенно 5-го Донского полка, имели место. Отчасти этому способствовала специфика партизанской войны, в которой обе стороны сражались без правил. Однако известны и другие факты – сотрудничества и контактов казаков с четниками, а также неоднократного спасения казаками проживавших на территории Хорватии православных сербов от геноцида со стороны павеличевских усташей. (Или Смирнов не считает четников частью югославского народа?) Ситуация на наш взгляд была сложной и неоднозначной. Но при всём при том изображать дивизию Паннвица в качестве банды убийц, мародёров и насильников, против которых «поднялась вся Югославия», как это делает А.А. Смирнов (с. 492–493), неверно.

Историю дивизии Паннвица Смирнов не знает. То казаки строят у него какие-то непонятные станицы «в отвоёванных (у кого?) районах» между Белградом и Загребом. То в октябре 1944 г. «разложившаяся» дивизия, «осыпаемая вдогонку проклятьями измордованного населения», зачем-то прибывает из Югославии в Северную Италию (с. 500). На самом деле 1-я казачья дивизия (с 1945 г.– XV казачий кавалерийский корпус) не строила никаких станиц, практически до конца войны оставалась на югославском театре военных действий и в Северной Италии не оперировала. Югославии осенью 1944 г. она не покидала, поэтому никто ей вслед не мог посылать проклятий. К 24 апреля 1945 г. вполне боеспособный и ничуть не разложившийся корпус Паннвица находился в составе сил немецкой оборонительной линии, тянувшейся от нижнего течения р. Уны на другой берег р. Савы, вдоль р. Иловы, через гребень массива Билогора до р. Дравы., о чём сообщает югославский источник.

В Северную Италию в действительности перевозились эшелонами в период с 29 августа по 6 ноября 1944 г. и не из Югославии, а из Польши беженцы и строевые казаки Казачьего Стана генерал-майора Т.И. Доманова – всего 22699 человек. С «англичанами на побережье Адриатического моря» подразделения Казачьего Стана воевали только в воображении Смирнова (с. 507). Боевые формирования Стана с октября 1944 г. привлекались к операциям лишь против гарибальдийских партизан из состава бригад «Фриулия», «Озоппо» и «Нанетти», а также защищали итало-югославскую границу в районе Триеста от проникновения в Италию партизан НОАЮ. Смирнов фантазирует, утверждая, что в Казачьем Стане 68 % офицеров никогда не были советскими гражданами (с. 514). В действительности по состоянию на 20 апреля 1945 г. из 1659 строевых офицеров Стана советское гражданство имели 1369 человек (более 70 %), а к эмигрантам 1920 г. относились всего 290 человек (менее 18 %). В младшем же командно-начальствующем составе (подхорунжие, вахмистры и т.п.) доля бывших граждан СССР составляла почти 100 %.

А.А. Смирнов постоянно подчёркивает, что с февраля 1945 г. XV казачий кавалерийский корпус относился к войскам СС (с. 506, 509), надеясь тем самым ещё больше дискредитировать и Паннвица, и его подчинённых. Но и в этом вопросе, автор, мягко говоря, лукавит. В беседе с рейхсфюрером СС Г. Гиммлером, состоявшейся 26 августа 1944 г., генерал-майор Х. фон Паннвиц категорически отказался лично переходить на службу в войска СС, мотивировав отказ длительным стажем традиционной армейской службы. Последующее причисление 1-й казачьей дивизии, разворачивавшейся с осени 1944 г. в корпус, к войскам СС (ноябрь 1944 г.) носило формальный характер и было вызвано исключительно интересами снабжения. Штатные должности по-прежнему укомплектовывались военнослужащими Вермахта, сохранялись традиционное отдание чести, общевойсковая армейская форма. Зарубежный исследователь истории войск СС не включает в их состав корпус Паннвица, подчёркивая, что контроль СС над казаками был номинально-административным, офицеры войск СС в корпусе отсутствовали, а чины корпуса, несмотря на формальность подчинения, сохранили солдатские книжки Вермахта. По официальной номенклатуре германских Вооружённых Сил казачьи дивизии XV корпуса числились в составе сухопутных сил, а не войск СС. Официальное заявление о принадлежности казачьих частей к Вермахту, а не войскам СС сделал 28 февраля 2003 г. Федеральный военный архив ФРГ, попутно подтвердивший, что соответствующая документация по истории 1-й казачьей дивизии и других казачьих частей архивируется под грифом RH 58 (Восточные войска, иностранные части сухопутных сил). Наконец, Смирнов очень невразумительно и туманно отзывается о переподчинении казачьих соединений командованию ВС КОНР (с. 507), упоминая почему-то лишь абстрактных кубанских казаков генерала Науменко и 5-й Донской казачий полк. Реально в апреле 1945 г. в подчинение генерал-лейтенанта А.А. Власова вошли оба казачьих корпуса – и Паннвица, и Доманова – в сумме около 50 тыс. чел. Объединению власовской армии и её окончательному переформированию помешало быстрое завершение войны в Европе.

Беспрецедентное «открытие» сделал А.А. Смирнов в истории Висло-Одерской наступательной операции. Оказывается, когда в 1945 г. советские войска вышли на Одер, «в помощь своим разбитым дивизиям немецкие стратеги в первых числах января бросили казачьи части». И далее: «4-й Кубанский, 5-й Донской и 6-й Терский конные полки в однодневном бою разметали 133-ю советскую стрелковую дивизию и отбросили её за реку Драва. (Огромным моральным удовлетворением конникам было то, что дивизия носила имя Сталина)» (с. 501). Здесь перед читателем предстаёт нагромождение поразительных по невежеству суждений. Во-первых, Висло-Одерская операция началась 12 января 1945 г. и на Одер советские войска вышли лишь в конце января – начале февраля. В этой связи непонятно, на помощь каким разбитым дивизиям, куда и зачем надо было бросать казачьи части в первых числах января ? Во-вторых, река Драва находится на границе между Югославией и Венгрией и никакого отношения к Одеру не имеет. (Не забудем – А.А. Смирнов действительный член Русского Географического Общества!) В-третьих, на предыдущей странице автор сообщил читателям, что в октябре 1944 г. дивизия Паннвица переместилась в Северную Италию. Что же её полки делали на Одере? Или Смирнов забыл, что 4-й, 5-й и 6-й полки относились к 1-й казачьей дивизии? Или всё-таки на Драве были казаки Паннвица? Или может быть А.А. Смирнов полагает, что Одер и Драва протекают в Северной Италии? Или дивизия в Северную Италию не отправлялась? И каким образом «разложившаяся дивизия», состоявшая из «бандитов и убийц», смогла в наступательном бою разгромить регулярную дивизию Красной армии? Или она всё-таки не совсем «разложилась»?

Напрашивающиеся сами собой вопросы не смутили Смирнова, который совсем запутался в своём повествовании, но самозабвенно продолжил мистифицировать читателя дальше. В-четвёртых, казачьи полки из дивизии Паннвица действительно вели наступательные бои на Драве против советских войск 3-го Украинского фронта, но только не в январе 1945 г., а в период с 25 по 31 декабря 1944 г. В-пятых, 133-я стрелковая дивизия не называлась Сталинской. Её полное официальное название – 133-я стрелковая Смоленская Краснознамённая орденов Суворова и Богдана Хмельницкого II ст. дивизия. В декабре 1944 г. дивизия входила в состав 51-го стрелкового корпуса 40-й армии 2-го Украинского фронта, оперировала в Венгрии и к сражению на Драве отношения не имела. В-шестых, противником казачьих полков выступили подразделения 233-й стрелковой дивизии 75-го стрелкового корпуса 57-й армии 3-го Украинского фронта. В-седьмых, в сражении участвовал не 4-й, а 3-й Кубанский полк из состава 2-й Кавказской бригады дивизии Паннвица. Наконец, по соотношению сил и характеру боя казаки никак не могли разметать советскую дивизию, тем более – отбросить её за Драву. В действительности в бою 26 декабря за населённый пункт Питомач (встречается написание – Питомача) казаки выбили противника с занимаемых позиций, нанесли ему значительные потери в живой силе и материальной части, но 233-я дивизия сохранила боеспособность и удержалась на югославской территории.

А.А. Смирнов полагает, что 4 мая 1945 г. Доманов привёл строевые части и беженцев Казачьего Стана в Линц (с. 509) – более 150 км западнее Вены. Автор не задаётся элементарным вопросом: как могли достичь всего за несколько дней этого отдалённого от итальянской границы района более 50 тыс. человек? По воздуху? На самом деле к 6 мая казаки добрались до долины в восточной части Австрийского Тироля, где находится совершенно другой город – Лиенц , расположенный более чем в 300 км юго-западнее Вены (бедное Русское Географическое Общество!). Штаб Походного Атамана переехал в Лиенц из австрийского горного селения Кетчах (а не Катчак!) лишь 12 мая. Поэтапная выдача офицеров и других чинов Отдельного казачьего корпуса происходила совсем не так, как её изображает автор (с. 511). Англичане не сгоняли 27 мая «2,2 тыс. офицеров и унтер-офицеров» в непонятный безымянный лагерь, «опутанный колючей проволокой». И как это более 2 тыс. человек безропотно позволили себя куда-то согнать? Тем более, как же в этом лагере англичане могли отделить офицеров от «массы рядовых», если рядовых в него не поместили? И почему автор постоянно объединяет офицеров и унтер-офицеров?

На самом деле в 13.15. 28 мая (а не 27-го!) из Лиенца и окрестностей были вывезены обманным путём и отправлены в Шпитталь (на р. Мур) только офицеры, якобы на «конференцию» с представителями британского командования. Всего англичане вывезли из долины Лиенца не «2,2 тыс. офицеров и унтер-офицеров», а 14 генералов, 2359 штаб- и обер-офицеров, 65 военных чиновников, 14 докторов, 2 фельдшеров и 2 священников. Через два часа обманутых доставили в особый лагерь в Шпитталь, где они узнали о предстоящей ужасной участи. На следующий день между 14 и 17 часами несчастных перевезли в Юденбург и принудительно передали советским представителям. Именно в ночь с 28 на 29 мая генералом Красновым составлялись отчаянные петиции, который писал их в лагере в Шпиттале, а не на частной квартире в Лиенце (с. 511). А.А. Смирнов искажает истину, утверждая, что генерала Паннвица англичане просто «выдали НКВД» (с. 513). Неужели ему не известно, что Паннвиц добровольно решил разделить участь своих подвергавшихся экстрадиции подчинённых, оставшись порядочным офицером и проявив редкие для Второй мировой войны рыцарские качества?

Чем же объяснить столь беспрецедентное нагромождение ошибок, фальсификаций и откровенных несуразностей, допущенных в сравнительно небольшой работе? На наш взгляд, ответ на этот вопрос лежит на поверхности и заключается в полном равнодушии А.А. Смирнова к предмету собственного исследования. Не интересуют автора ни подробности биографии Петра Николаевича Краснова, ни трагическая эпоха, на фоне которой прожил свою сложную жизнь этот действительно яркий и незаурядный человек. В противном случае А.А. Смирнов не позволил бы себе столь поверхностного и оскорбительного изложения человеческой судьбы. А ведь ко всему прочему А.А. Смирнов наверняка мнит себя писателем. Чего стоят, например, его следующие «шедевры»: «Каждый конный “платовец” имел…обилие гранат» (с. 467) или «Желание “вымыть сапоги в Индийском океане” таилось в глубинных закоулках сознания патриархов внешней политики Российской империи» (с. 310). Очень жаль, что «в глубинных закоулках сознания» А.А. Смирнова не таится простая мысль о необходимости систематически учиться и заниматься, чтобы когда-нибудь стать честным и компетентным исследователем.